Чак Паланик - Колыбельная [litres]
– Спасибо, Мона, за заботу, но я не думаю, что мистер Стрейтор будет меня насиловать.
Мы в особняке Гартоллера на Уолкер-Ридж-драйв. Дом в старинном английском стиле. Восемь спален, семь ванных, четыре камина, большая столовая для приемов, малая столовая, бальный зал площадью в полторы тысячи квадратных футов на четвертом этаже. Отдельный гараж на шесть автомобилей и гостевой домик в саду. Открытый бассейн. Пожарная сигнализация и охранная система.
Уолкер-Ридж-драйв расположен в районе, где мусор вывозят пять раз в неделю. Здесь живут люди, которые понимают опасность хорошей судебной тяжбы, и когда ты приходишь и называешь себя, они улыбаются и соглашаются.
Особняк Гартоллера очень красивый.
Эти люди не пригласят тебя в дом. Они будут стоять в дверях и улыбаться. А если ты спросишь, они тебе скажут, что не знают истории этого дома. Это просто дом.
Если ты будешь настаивать, они поглядят на пустынную улицу поверх твоего плеча, опять улыбнутся и скажут: «Ничем не могу вам помочь. Позвоните риэлтору».
На доме № 3465 по Уолкер-Ридж-роуд висит скромная табличка: «Бойль. Продажа недвижимости». Прием только по предварительной записи.
Еще в одном доме мне открывает женщина в форменном платье горничной. Девочка лет шести робко выглядывает из-за ее черной юбки. Горничная качает головой и говорит, что вообще ничего не знает.
– Позвоните риэлтору, – сказала она. – Элен Бойль. Там есть телефон.
А девочка сказала:
– Она злая колдунья.
И горничная закрыла дверь.
И вот теперь, в особняке Гартоллера, Элен Гувер Бойль проходит по гулким пустым белым комнатам. Она все еще говорит по мобильному. Облако пышных розовых волос, розовый костюм в обтяжку, белые чулки, розовые туфли на среднем каблуке. Густая ярко-розовая помада. Искрящиеся золотые и розовые браслеты позвякивают на руках: золотые цепочки, монетки и амулеты.
Хватит, чтобы украсить немаленькую новогоднюю елку.
Крупный жемчуг. Таким подавился бы даже конь.
В трубку она говорит:
– Ты не звонила новым хозяевам Эксетер-Хауз? Они должны были в ужасе съехать оттуда еще две недели назад.
Сквозь высокие двойные двери она проходит в другую комнату и в другую за ней.
– То есть, – говорит она в трубку, – что ты имеешь в виду: они там не живут?
Высокие арочные окна выходят на каменную террасу. За террасой – постриженная полосами лужайка. За лужайкой – бассейн.
В трубку она говорит:
– Так не бывает, чтобы люди купили дом за миллион двести и там не живут. – В этих комнатах без мебели и ковров ее голос кажется громким и резким.
Маленькая белая с розовым сумочка на длинной золотой цепочке – через плечо.
Пять футов шесть дюймов – рост. Сто восемнадцать фунтов – вес. Сложно сказать, сколько ей может быть лет. Она такая худая, что она либо при смерти, либо очень богата. Ее костюм пошит из какой-то узловатой отделочной ткани и украшен белой плетеной тесьмой. Он розовый, но не креветочно-розовый, а розовый, как креветочный паштет, сервированный на хрустящих хлебцах с веточкой петрушки и капелькой черной икры. Короткий пиджак облегает хрупкую талию, а широкие набивные плечи кажутся почти квадратными. Юбка короткая и обтягивающая. Огромные золотые пуговицы.
Она носит кукольную одежду.
– Нет, – говорит она в трубку. – Мистер Стрейтор тут, рядом. – Она поднимает тонкие брови, подведенные карандашом, и смотрит на меня. – Я трачу зря время? – говорит она в трубку. – Надеюсь, что нет.
Улыбаясь, она говорит в трубку:
– Хорошо. Вот он мне показывает, что нет.
Мне интересно, почему она сказала, что я средних лет.
Сказать по правде, говорю я ей, я не собираюсь покупать недвижимость.
Она показывает на меня двумя пальцами с яркими розовыми ногтями и произносит одним губами: еще минуточку.
На самом деле, говорю я, я нашел ее имя в протоколах, в конторе у окружного коронера. На самом деле я просмотрел все судебно-медицинские протоколы за последние двадцать пять лет на предмет смертей в колыбельке.
Слушая, что говорят ей по телефону, не глядя на меня вообще, она кладет свободную руку на отворот моего пиджака и легонько отталкивает меня, но при этом не убирает руки. В трубку она говорит:
– Ну и в чем проблема? Почему они там не живут?
Я смотрю на ее руку вблизи. Судя по этой руке, ей хорошо за тридцать. Может быть, даже чуть-чуть за сорок. И все-таки эта таксидермическая холеность, которая сходит за красоту после определенного возраста и при определенных доходах, для нее несколько старовата. Ее кожа уже смотрится тщательно отшелушенной, протонизированной, увлажненной и вообще какой-то искусственной. Как будто заново отполировали старую потускневшую мебель. Свежая полировка. Новая розовая обивка. Отреставрировано. Обновлено.
Она кричит в трубку мобильника:
– Ты что, так шутишь?! Да, я знаю, что значит под снос! Но это же историческая постройка!
Она поднимает плечи, прижимая их плотно к шее, и медленно опускает. Потом на миг отнимает телефон от уха, закрывает глаза и вздыхает.
Она слушает, что ей говорят, и ее ноги в розовых туфлях и белых чулках отражаются в перевернутом виде в темном зеркале отполированного паркета. В глубине отражения видна тень у нее под юбкой.
Она прижимает свободную руку ко лбу и говорит:
– Мона. – Она говорит: – Мы не можем позволить себе потерять этот дом. Если они его перестроят, его можно списывать вообще.
Потом она опять замолкает и слушает.
А мне интересно, почему нельзя носить синий галстук с коричневым пиджаком?
Я опускаю глаза и ловлю ее взгляд. Я говорю: миссис Бойль? Мне нужно было с ней встретиться в частном порядке, не у нее в конторе. Это касается серии моих статей.
Но она машет рукой. Сейчас она занята. Она подходит к камину, проводит свободной рукой по каминной полке и шепчет:
– Когда они будут его сносить, соседи будут стоять на улице и рыдать от счастья.
Из этой комнаты есть проход в еще одну белую комнату с темным паркетом и белым потолком с замысловатой лепниной. С другой стороны – тоже дверь. За ней – комната с пустыми белыми книжными полками во всю стену.
– Может быть, мы устроим какой-нибудь марш протеста, – говорит она в трубку. – Разошлем письма в газеты.
И я говорю, что я из газеты.
Запах ее духов – смесь запаха кожи в салоне автомобиля, увядших роз и кедровой древесины.
И Элен Гувер Бойль говорит:
– Мона, минуточку подожди.
Она подходит ко мне и говорит:
– Что вы сказали, мистер Стрейтор? – Она быстро моргает ресницами. Раз, второй. Она ждет. У нее голубые глаза.
Я репортер из газеты.
– Эксетер-Хауз – очень красивый дом. Исторический дом, который хотят снести, – говорит она, прикрывая рукой телефон. – Семь спален, шесть тысяч квадратных футов. Весь первый этаж отделан панелями из вишневого дерева.
В пустой комнате так тихо, что слышен голос в телефоне:
– Элен?
Она закрывает глаза и говорит:
– Его построили в 1935-м. – Она запрокидывает голову. – Автономное паровое отопление, участок 2,8 акра, черепичная крыша…
Голос в телефоне:
– Элен?
– …игровая комната, – говорит она, – буфетная с баром, домашний тренажерный зал…
Проблема в том, что у меня не так много времени. Все, что мне нужно знать, говорю, это – были ли у вас дети?
– …кладовая при кухне, – говорит она, – малая холодильная камера…
Я говорю: был у вас маленький сын, который умер по непонятной причине лет двадцать назад?
Она быстро моргает ресницами. Раз, второй. Она говорит:
– Прошу прощения?
Мне нужно знать, читала она своему сыну вслух или нет. Его звали Патрик. Мне нужно найти и собрать все существующие экземпляры определенной книги.
Прижимая телефон к уху подбитым плечом пиджака, Элен Бойль открывает свою белую с розовым сумочку и достает пару белых перчаток. Надевая перчатки, она говорит в трубку:
– Мона?
Мне нужно знать, может быть, у нее до сих пор сохранилась та книжка. Мне очень жаль, но я не могу ей сказать зачем.
Она говорит:
– Боюсь, мистер Стрейтор не сможет быть нам полезным.
Мне нужно знать, делали ее сыну вскрытие или нет.
Она улыбается мне. И произносит одними губами: уходите.
Я поднимаю руки, ладонями к ней, и пячусь к двери.
Просто мне нужно быть твердо уверенным, что все экземпляры той книги будут уничтожены.
И она говорит:
– Мона, пожалуйста, позвони в полицию.
Глава шестая
Когда случается смерть в колыбельке, нужно как-то донести до сознания родителей, что они ни в чем не виноваты. Дети не задыхаются в одеяльце. В 1945 году в журнале «Педиатр» была статья под названием «Механическое удушение в младенчестве», и автор доказывал, что это физически невозможно – чтобы грудной младенец задохнулся в постели. Даже новорожденные, если их положить личиком вниз на подушку или матрас, все равно рефлекторно перевернутся так, чтобы можно было свободно дышать. Даже если ребенок немного простужен или гриппует, нет никаких доказательств, что болезнь как-то связана с внезапной смертью. Нет никаких доказательств, что прививки от дифтерита, коклюша или столбняка как-то связаны с СВСМ. Даже если ребенок только что был у врача, он все равно может умереть.
